Ребенок смотрит на школу так же с интересом, как на самое близкое воскресенье: кажется, там что-то произойдет, хотя у него уже мелькнула мысль, что жизнь будет совсем другой, не той, какой она сейчас.
За два часа шестилетний ребенок может: решить несколько кроссвордов из детского сборника; посмотреть тысяча первую серию «Жестокого ангела»; прочитать детский журнал «Барби»; капнуть зубной пастой на экран компьютера и заявить, что это птичка уронила что-то; самостоятельно подмести пол на кухне; позвонить дедушке на работу во время совещания, чтобы рассказать о приснившемся зеленом коне с бежевым всадником.
В течение двух часов, притворяясь читающей, я наблюдала за дочерью. Её инфантильные выходки вполне гармонировали с добрыми поступками, как и с тупым сериалом, и эта хаотичность мне понравилась. В последние месяцы ребёнок живёт по принципу «что хочу, то и ворочу». Понимаю, что такой режим не просто неправилен — он порочен, но в душе моей звучит «Прощание славянки», проводницы цыкают на провожающих, на перроне тлеют окурки. Какое-то желание взвыть, всхлипнуть и завязать под горлом платок, который никогда не носила, схватывает меня. Лейся, песня та-ра-ра-ра, при-дорожная. Нам в школу этой осенью. Мы идём служить конституционному праву на всеобщее среднее образование.
Ребенок не понимает сущность этой службы. «В школу», — говорит ему бабушка с священным страхом. «В школу», — говорит дедушка уважительно. «В школу!» — восклицаю я, голос пропитан ложным восторгом… Ребенок относится к школе с любопытством, как к ближайшему воскресенью: что-то произойдет, хотя у него появились подозрения, что жизнь-малина скоро закончиться и начнется совсем другая ягода.
Горькой ягоды — как известно — два ведра. Или десять лет. Или даже минобразовскими стараниями все двенадцать. В этом случае из неё выйдет «на дембель» зрелой восемнадцатилетней девушкой. Хорошо еще, если не матерью… э, куда меня понесло, хотя, собственно, что в том дурного… Я сочиняю прогноз, который никому не пригодится и никогда не исполнится. Я подглядываю за ней из-под полузакрытых век. Она же протирает монитор губкой для посуды и бормочет: «Ну, птицы-проказницы, испортили орудие труда…» Дверь на балкон, конечно же, плотно закрыта.
За два часа шестнадцатилетний ребёнок может выучить стихотворение, выполнить домашнее задание по математике и написать упражнение по русскому языку. Но лишь в самом благоприятном сценарии…
Будущие проблемы всегда заранее волнуют, как и всех матерей, меня. Как складываются отношения со школой? С учительницей и одноклассниками — это понятно, но есть ещё один аспект: отношения с информацией, новым знанием, новым звукорядом. Хотелось бы всего лишь одного: чтобы поток информации не стал враждебным, давящим, репрессивным.
В поисках смысла наших бесед, учитывая ее шестилетний жизненный опыт, я сделала неожиданное и не очень радостное открытие: с ней можно свободно и доверительно обсуждать любые темы: любовь и смерть, верность и предательство, дети, которые не появляются из капусты, отношения с деньгами, которые у меня никак не складываются, но, возможно, мой опыт будет для нее полезен. Это, конечно, не диалог, а «концерт по заявкам трудящихся», но она выступает в роли благодарного и требовательного слушателя.
— От чего умер дедушка Артура?
— От цирроза печени, детка.
— Было ему мучительно? Что собой представляет это заболевание? Почему люди им болеют?
Рассказываю и наблюдаю, как по ее лицу мелькают тени: ужас, изумление, грусть, безнадежность, сожаление. Продолжается около получаса. Затем она садится перед телевизором и хохочет над мультиком. Забывает? Переключается? Да, переключается. Но что точно не выбросить из головы — это точно.
Возможно, она сможет погасить негативные эмоции, свойственные школьной жизни; возможно, стресс первого учебного года не станет серьёзной травмой. Признавая некорректность своей педагогики (она слишком интуитивна, безсистемна, безответственна, поспешна), я всё же считаю верными два отказа.
Первый — отказ от пафоса в любых его формах. Второй — от назидания и дидактичности. То есть от всего того, чем традиционно богата школа. Думаю, ребенок имеет что предъявить: свое умение слушать, терпимость ко всем интонациям, смиренно-хитрую свою терпимость. И, наблюдая за несобранным ребенком, позволяю себе надеяться, что конфликт между природой детства и природой школы не столь фатален. Про подвижность ума — не знаю, но, уверена в подвижности, динамичности ее отношений с миром, думаю: не так страшен черт, не так страшна школа… За два часа дитя умеет прожить столько жизней, что у него хватит сил спокойно зачеркнуть неприятные или неудачные.
