Ребенка привлекает школа, как ближний воскресный день – что-то должно произойти. Хотя у неё всё же есть сомнение, что её жизнь вскоре закончится, а начнётся совершенно новая.
За два часа шестилетний малыш может: разгадать несколько кроссвордов из детского сборника, посмотреть тысяча первую серию «Жестокого ангела», прочитать детский журнал «Барби» вдоль и поперек, капнуть зубной пастой на монитор и заявить, что это птичка пролетела и что-то уронила. Также он может самостоятельно подмести пол на кухне и позвонить дедушке на работу во время важного совещания, чтобы рассказать о приснившемся зеленом коне с бежевым всадником.
За два часа наблюдения за дочерью, будучи якобы занятой книгой, видела, как она сочетала инфантильные проделки с добрыми делами, равно как и с тупым сериалом. Мне понравилась эта разбросанность. Режим «что хочу, то и ворочу» у неё сейчас в последние месяцы. Понимаю, что он не просто неправилен, а порочен, но в душе моей играет «Прощание славянки», проводницы цыкают на провожающих, на перроне тлеют окурки. Ловлю себя на желании взвыть, всхлипнуть и завязать под горлом платок, который никогда не носила. Лейся, песня та-ра-ра-ра, при-дорожная. Нам в школу этой осенью. Мы идём служить конституционному праву на всеобщее среднее образование.
Ребенок не подозревает о сущности службы. «В школу», — говорит бабушка с тревогой. «В школу», — уважительно произносит дедушка. «В школу!» — мой голос звучит искусственно радостно… Ребенок относится к школе с любопытством, как к ближайшему воскресенью: что-то произойдет, хотя у нее появилась мысль, что жизнь-малина скоро окончится, и начнется совсем другая ягода.
Горькой ягодой, как известно, — два ведра. Или десять лет. Или даже стараниями минобразовских все двенадцать. В таком случае она выйдет «на дембель» зрелой восемнадцатилетней девушкой. Хорошо еще, если не матерью… э, куда меня понесло, хотя, собственно, что в этом дурного… Я сочиняю прогноз, который никому не пригодится и никогда не исполнится. Я подглядываю за ней из-под полузакрытых век. Она же протирает монитор губкой для посуды и бормочет: «Ну, птицы-проказницы, испортили орудие труда…» Дверь на балкон, конечно же, плотно закрыта.
За два часа шестилетнее дитя может выучить стих, выполнить уроки по математике и письменному русскому языку. Впрочем, это возможно лишь в идеальном раскладе событий…
Будущие проблемы заранее угнетают меня, как и всех матерей. Как сложится связь со школой? С учительницей и одноклассниками это понятно, но есть ещё другой аспект: отношения с информацией, новым знанием, новым звукорядом. Хотелось бы, чтобы информационный поток не стал враждебным, давящим, репрессивным.
В процессе анализа наших разговоров с учетом всего речевого опыта ее шестилетней жизни я сделала неожиданный вывод: можно спокойно и доверительно говорить на любые темы. Об любви и смерти, о верности и предательстве, о детях, которые появляются вовсе не из капусты, об отношениях с деньгами, которые у меня складываются неудачно, но, возможно, мой опыт будет для нее полезен. Конечно, это не диалог, а «концерт по заявкам трудящихся», но она выступает в роли благодарного и требовательного слушателя.
— От чего умер дедушка Артура?
— От цирроза печени, детка.
— Было ему очень больно? Что собой представляет это заболевание? В чём причина его проявления у людей?
Рассказываю. На лице ее тени: ужас, изумление, грусть, безнадежность, сожаление. Полчаса длится все это. Потом садится перед телевизором. Ходчит над мультфильмом. Забывает? Переключается? Переключается. Но что из головы не выбросит — это точно.
Возможно, так же она сможет нейтрализовать негативные эмоции, свойственные школьной жизни; возможно, стресс первого учебного года не станет непреодолимой травмой… Признавая изначально неправильность всей «моей педагогики» (она слишком интуитивна, бессистемна, безответственна, тороплива), я все же понимаю, что верными в ней были два отказа.
Первый — отказ от пафоса во всех его проявлениях. Второй — от назидательности и дидактичности. То есть от всего того, чем традиционная школа обладает в избытке. Думаю, что ребенку будет что предъявить в ответ: умение слушать, терпимость к любым интонациям, смиренно-хитрую свою терпимость. Наблюдая за несобранным ребенком, я позволяю себе надежду: конфликт между природой детства и природой школы не столь уж фатален. Не знаю насчет подвижности ума, но, уверенная в подвижности, динамичности ее отношений с миром, думаю: не так страшен черт, не так страшна школа… За два часа дитя умеет прожить столько жизней, что у него хватит сил спокойно зачеркнуть неприятные или неудачные из них.
